Рассказывает житель квартала Александр Николаевич Лушин — лауреат премии Нижнего Новгорода, заслуженный ветеран Нижегородской области, кандидат юридических наук, доцент, Почетный член общества «Нижегородский краевед».

Михаил Николаевич Наченский

Большую просторную и светлую квартиру семьи Наченских на первом этаже в доме № 39 по улице Белинского хорошо помню с раннего детства. Михаила Николаевича я, конечно, не знал, так как он умер, когда я был совсем маленьким. Я слышал, что он происходил из священнической семьи. После Гражданской войны он был на педагогической работе. Он был основателем и первым руководителем Горьковского областного института усовершенствования учителей в конце 1920-начале 1930-х годов, а потом в 1930-1940-е годы работал, кажется, начальником отдела Горьковского облисполкома по образованию или культуре. Квартиру он получил в прекрасном доме с верандой как руководитель областного масштаба.

Серафима Сергеевна Наченская

Хорошо помню его жену, мою двоюродную бабку Серафиму Сергеевну Наченскую, которая работала учителем химии в школе № 18. Там тогда работала и моя мама Никольская Ольга Александровна учителем русского языка и литературы. Баба Сима была талантливым педагогом, за свой многолетний педагогический труд она была награждена орденами Трудового Красного Знамени и орденом Ленина. В 1936-1939 году после аттестации учительского состава города Горького она была отмечена как один из лучших и опытных педагогов. Об этом написано в книге «История города Горького», изданной в 1971 году к 750-летию нашего древнего города. В 1970 году она была награждена медалью к 100-летию со дня рождения В.И. Ленина. Она носила ордена и медали по праздничным дням на строгом по пошиву жакете. Баба Сима с мужем собрали огромную библиотеку, в которой находились даже редкие дореволюционные сочинения. В зале посредине стоял большой круглый стол, а у стены красовалось роскошное пианино, и возвышались книжные полки. За этим столом, как правило, торжественно сидела в кресле хозяйка дома и читала журналы, которых вписывалось бесчисленное количество, или книги. Было  много собраний сочинений, и книги с закладками на страницах лежали всюду: на столе, на тумбочках, на креслах, даже на подоконниках. Я обнаруживал книги иногда даже в саду. Позже баба Сима пристрастилась раскладывать пасьянсы, помню один под названием «Аскольдова могила». Любопытно, что баба Сима, как и моя бабушка, сохраняли полученные еще в дореволюционные годы обучения познания в иностранных языках, что было мной проверено при чтении ими немецких и французских коммунистических (других не могло быть) газет, которые продавались в киосках «Союзпечати».

Дом

Страстью бабы Симы был ухоженный фруктовый сад, в который выходила дверь с большой веранды. Там росли яблони, сливы и вишни, плоды которых в сентябре баба Сима усердно перерабатывала в варенье и компоты. Хранились зимние припасы в чулане, который размещался под лестницей, ведущей на второй этаж дома. Помещение за входной дверью с улицы и перед дверью в квартиру было теплым, и там тоже стояли высокие книжные полки с журналами, хранились какие-то ящики и короба. В квартире был установлен еще в конце 1920-х годов настенный телефонный аппарат: металлический с рожками, на которых лежала трубка. В то время телефоны устанавливались только в домах больших начальников.

Вокруг дома с друзьями детства

Перед крыльцом дома за оградой напротив трамвайной остановки под кустами сирени и бузины была длинная со спинкой скамья, на которой все по вечерам часто сидели за разговорами. Со стороны улицы Ашхабадской стояли объемные сараи из толстых досок с высокими дверями. Около сараев были красивые цветники с золотыми шарами и мальвами. Вокруг дома буйно разрослись сирени и жасмины, стоял в начале лета прелестный аромат, доходивший до трамвайной остановки. Вдоль забора или штакетника росла акация. На придомовую территорию можно было попасть через калитку на улице Белинского или через большие и широкие ворота по улице Ашхабадской, около которых была установлена выкрашенная белой краской помойка. Я часто летом играл с другими детьми в саду за домом, где была густая тень, делавшая весьма приятной пребывание там. Среди моих друзей были Андрей Латяев и Ира Агафонова, Антон Галыгин и мой троюродный брат Миша Наченский (последние оба были моложе). Иногда с нами занималась Шура, старшая сестра Антона. Бабушка их Панна Александровна Гогун была, как мне помнится по рассказам, одной из первых пионерок  и комсомолок в 1920-е годы. Баба Сима запрещала нам срывать с яблонь плоды, поэтому собирали только упавшие, но их в сентябре было так много, что я часто помогал складывать яблоки в тазы, выставленные на веранде. Аромат кисло-сладкий яблочный, заполнявший веранду, помню до сих пор.

Встречи в квартире Наченских        

Каждый почти день в доме Наченских, а я помню все, начиная с 1955 года, собиралось общество: моя бабушка Мария Сергеевна, старшая сестра хозяйки дома, другие сестры Надежда и Вера Сергеевны, тетка их Екатерина Ивановна Виноградова, потом появилась тетя Таня Томчук, переехавшая на место жительства в Горький из Пятигорска. Она говорила мне позже, что отец ее мужа учился в детстве в гимназии с будущим писателем-диссидентом Александром Исаевичем Солженицыным на Северном Кавказе. Приходили и другие женщины, помню бабу Юлю Полетаеву. Периодически приезжал из Красно-Баковского района младший брат Александр Сергеевич Вейсов, как всегда, с корзинкой грибов или лесных ягод. В доме Наченских последние годы жизни провела моя прабабка Ольга Ивановна Вейсова, смутно помню ее похороны. Она была из старинного священнического рода Цветаевых, последние мужчины из которого находились в политической эмиграции во Франции после Первой Мировой войны и октябрьского переворота 1917 года. Старушки либо раскладывали пасьянсы, либо играли картами в какую-то очень сложную игру, потом подолгу пили чай и разговаривали. Летом чай пили на веранде, куда налетали мухи, которых я постоянно бил мухобойкой из толстой резины. На потолок подвешивались липучие ленты от мух. Намного хуже было, когда на сладкое слетались пчелы и осы. В доме было много пепельниц, потому что баба Сима много курила, причем папиросы «Беломор», и иногда сизый табачный дым в зале висел клочьями под потолком. Курить она прекратила, как мне кажется, незадолго до смерти в 1987 году. Она сильно похудела, ходила постоянно в теплом халате, часто лежала. Не помню, смотрела она телевизор или нет, но радио она слушала.

Следующее поколение Семьи Наченских 

При входе в квартиру слева размещалась кухня с ванной за занавеской, в которой я нередко мылся, наплескивая воды на пол, за что баба Сима меня беззлобно поругивала. За кухней находился узкий туалет (тогда говорили «уборная»), напротив комната, в которой обитал младший сын бабы Симы – Евгений. Из этой комнаты выходили на летнюю веранду. К залу примыкала просторная комната, обиталище тети Мили, средней дочери бабы Симы.

Георгий Михайлович Наченский        

Старший сын дядя Жора (Жоржик) или Георгий Михайлович Наченский проживал со своей семьей отдельно, но его детские и юношеские годы прошли под кровом родительского дома, и он часто приходил сюда, приносил торты и конфеты к столу. Мне он дарил хорошие детские книги. Дядя Жора любил этот деревянный дом и прекрасный фруктовый сад, в котором летом он любил посидеть на скамейке. Из этого дома его в 1939 году провожали в армию, тогда началась советско-финская война. Во время Великой Отечественной войны он был ранен, после лечения откомандирован в город Горький, где в звании, кажется, старшего лейтенанта занимался какой-то секретной деятельностью, готовил радистов для разведывательно-диверсионных групп в тылу врага. Он был женат на Лидии Петровне, которая в 1950-1960 годах работала директором чулочной фабрики имени Клары Цеткин, а позже в 1970-1980 годы стала директором крупного трикотажного объединения. Дядя Жора был награжден многими медалями, орденом Отечественной войны I-ой степени, активно занимался большой общественной работой по линии совета ветеранов. Он собрал большой семейный архив, который мне неоднократно показывал.

Эмилия Михайловна Наченская        

Хозяйство в доме вела тетя Миля или Эмилия Михайловна Наченская. Баба Сима звала ее Милюськой. Тетя Миля в годы Великой Отечественной войны была врачом в эвакуационном госпитале. Она закончила войну в звании капитана медицинской службы, была награждена орденом Красной Звезды и медалью «За победу над фашистской Германией». Позже была награждена орденом Великой Отечественной войны II-ой степени и юбилейными медалями. В доме обитала немецкая овчарка Альма, подаренная тете Миле фронтовыми товарищами. Я застал Альму огромной сильной и мощной собакой уже в возрасте. Она просто обожала свою добрую хозяйку. На Альме я катался верхом по квартире Наченских и по большому двору, заглядывал ей в зубастую пасть, дергал за серый толстый хвост. Ни разу она меня не укусила, хотя частенько выражала тихим рычаньем свое неудовольствие моим дерзким поведением.

Тетя Миля работала врачом-неврологом в областной больнице имени Семашко. Она долго плодотворно сотрудничала с известным в советской медицине профессором Вограликом, который в СССР был одним из пионеров лечения больных посредством иглорефлексотерапии. Вогралик перенимал у китайских врачей секреты древней народной медицины. Он подарил мне, уже юноше, небольшую в желтой обложке книжку, которую сам перевел с китайского языка. Тетя Миля успешно лечила людей серебряными иголками и прижиганиями полынными сигарами различных точек на человеческом теле. Ей даже разрешили практиковать лечение дома, и она установила в своей комнате с окнами в сад кушетку и какой-то электрический аппарат, созданный профессором Вограликом для диагностики и устранения очагов нервных заболеваний. Лечила она на дому больших начальников, видимо, чтобы они публично не посещали больницу, поэтому ей пациенты дарили с искренней благодарностью дорогой коньяк, конфеты, дефицитные продукты. Все это она выкладывала на стол, когда собирались в доме гости. Незадолго до смерти тетя Миля передала мне серебряные китайские иглы. Она научила меня делать массаж головы, который быстро устраняет болевые ощущения. У нее было много переводных книг по различным школам восточного массажа, доставшиеся мне, и которые я потом передал своему другу Сергею Савенкову, пионеру горьковского каратэ-до. У меня осталась как память о тете Миле книжка по китайской гимнастике «До-ин». Она была очень веселым и жизнерадостным человеком, необычайно приятным в общении, любила посидеть за чаем у себя дома, всегда расспрашивала о моей жизни, о моих делах. Но была она и несчастной. Ее сын Сережа умер в детстве, и больше детей у нее не было, и ее семейная жизнь сосредоточилась в родовом доме около состарившейся мамы. Меня она всегда радостно привечала и усердно лечила, когда я вдруг заболевал, своими чудесными иголками. Тетя Миля хорошо играла на пианино, много читала, обсуждала прочитанные новинки литературы, охотно ходила со мной в книжный магазин, который находился в большом доме напротив на углу улиц Ашхабадской и Белинского.

Евгений Михайлович Наченский

Евгения Михайловича Наченского я искренне любил с детских лет. Он был намного старше меня, на 12 лет, но всегда со мной легко и дружески общался. Он учился в школе в одном классе с будущим известным артистом театра и кино Леонидом Кулагиным, который жил в соседнем доме по улице Белинского. Начиная с класса 6-го или 7-го, я стал дядю Женю бессовестно  эксплуатировать в плане выполнения школьных домашних заданий. Я со скорбным видом приносил ему свои тетради и учебники, разводил трагично руками, после чего за несколько минут он абсолютно точно решал все задачи, а я в тетради аккуратным почерком переписывал решения. Часто в его комнате собирались молодые люди, его друзья сначала по школе, потом по институту. Они пели веселые (не блатные) песни под гитару, рассказывали анекдоты, острили и шутили, при этом иногда многозначительно поглядывая на меня, дескать, маловат еще возрастом. Я до настоящего времени храню в памяти некоторые отрывки из слышанных тогда песенок весьма легкомысленного содержания. Потом дядя Женя женился и привел в родительский дом Маргариту или тетю Риту, которая также стала решать задачи для меня. Вскоре у них родился сын Игорь (Гоша), и комната стала мала, поскольку установили детскую кроватку, а по правой стороне комнаты были книжные полки до потолка. Тогда срочно была перестроена и капитально утеплена большая летняя веранда, ставшая вскоре детской, поскольку родился второй сын Дима.

Дядя Женя (впрочем, я его дядей не звал) был очень дружен с моим папой Николаем Александровичем Лушиным, который после Великой Отечественной войны служил в Горьковском областном управлении охраны общественного порядка. Он и предложил Жене (дяде Жене) перейти на службу в экспертно-криминалистический отдел милицейского управления. Так дядя Женя стал сотрудником органов внутренних дел. Позже он перевелся со значительным повышением по службе в Главное управление МВД СССР на Бамстрое, перевез туда свою семью и возглавил со временем экспертно-криминалистическую службу этого региона. Когда он приезжал в отпуск в Горький (затем Нижний Новгород), он всегда приходил в самые первые дни к нам домой. Папа мой умер в 1977 году, а я на следующий год перешел на службу в органы милиции. В один из приездов дядя Женя уговорил меня написать рапорт о переводе в управление на Бамстрое, обещая быструю карьеру и хорошую зарплату, что я и сделал, но случайно проговорился маме. Только мы с дядей Женей решили отметить такое важное событие и уселись за стол в зале дома Наченских, пришла моя мама и, отругав моего благодетеля, забрала и порвала рапорт. Дядя Женя вернулся в свое родовое гнездо, кажется, в 1996 или 1997 году, там и умер. В доме поселились его вдова Маргарита и младший сын Дима. Сейчас в большой квартире Наченских проживает только он.

Соседняя квартира      

На втором этаже дома № 39 по улице Белинского в середине 1960-х годов жила в однокомнатной квартире моя бабка по матери Мария Сергеевна Никольская (баба Маня), старшая сестра Серафимы Сергеевны Наченской. До этого в квартире проживал художник (не помню имени и фамилии, но запомнилось редкое ныне отчество – Аполлосович), после которого остались старинный мольберт и сломанный старинный сундук. Окна бабушкиной квартиры выходили в сад. У нее был небольшой участок с вишнями и старой яблоней рядом с участком Наченских. В квартире бабы Мани была старая мебель. Кухня на втором этаже была общей для жильцов трех квартир, и ее окна выходили на улицу Белинского. Вход на второй этаж был отдельным с крутой деревянной лестницей с длинными перилами в два пролета. Бабушка практически не пользовалась отдельным входом, так как почти все время проводила у младшей сестры в квартире Наченских. Из их квартиры около чулана справа был прямой выход на лестницу, ведущую на второй этаж, так что перемещаться из квартиры в квартиру было очень удобно, особенно дождливой осенью или холодной зимой. Баба Маня в отличие от младшей сестры была глубоко верующей (хотя обе были дочерьми священника и учились в женском епархиальном училище), регулярно посещала Троицкую церковь в Высокове, имела в квартире иконы. Она занималась переписыванием духовной религиозной литературы, которая потом распространялась среди верующих. В квартире Наченских икон и религиозной литературы не было, возможно, баба Сима даже была членом партии, поэтому и разговоров на церковные темы там не вели. Хотя тетя Миля носила крестик и разговаривала со мной о церковной истории, а также о наших знаменитых предках священниках. В период перестройки тетя Миля со мной обсуждала страшную трагедию нашего старого рода в 1918-1953 годах. К слову, после 1955 года в доме Наченских и в квартире моей бабушки появлялась (редко из-за болезни) Александра Николаевна Колотилова (урожденная Цветаева), отбывшая в сталинских лагерях как политзаключенная более 14 или 15 лет. Но о репрессиях у Наченских не говорили, хотя у моей бабушки и у бабы Кати Виноградовой мужья-священники были расстреляны в 1937 году. Тетя Миля лечила обеих старых женщин, а Александру Николаевну помогла положить в больницу.

История семьи Наченских неотделима от истории нашего города, и, тем более, от старого квартала, в котором в 1930-1970 годы был без всякого преувеличения сосредоточен цвет старой русской интеллигенции.